Краткий курс сталинизма - Страница 27

ОККУЛЬТНОЕ ОБЩЕНИЕ

Оккультист Андреев рассказывает, что когда он находился в лагере, его дух, вырываясь из тела, перемещался по миру и мог общаться со Сталиным. По опыту этого общения Андреев утверждает, что Сталин никогда не спал. Порой он впадал в некий транс, который длился 2―3 часа. В это время все приближенные, согласно неписаному правилу, старались как можно быстрее оставить вождя наедине с собой. Сидя неподвижно, он заряжался мировой энергией, после чего мог долго и интенсивно работать без сна.

Оккультная концепция истории XX века: силы добра и силы зла ищут своего максимального воплощения, и Сталин явился воплощением зла более полным, чем даже Гитлер, ибо, в отличие от него, не щадил даже своих соратников и любимцев.

ГИТЛЕР О СТАЛИНЕ

Мой бывший студент, немец, окончивший МГУ в конце 50-х годов и позже ставший доктором философии, Хайнц Плавиус, рассказывал мне о дошедшем до него высказывании Гитлера: Сталин жесток, как зверь, и подл, как человек. Когда завоюю Россию ― назначу Сталина ее гаулейтером ― разумеется, под немецким контролем. Никто лучше Сталина не умеет обращаться с русским народом.

Если верить Гитлеру, то Сталину даже в случае поражения не грозила безработица.

ИСПРАВЛЕНИЕ ОШИБКИ

Сталин позвонил по телефону Туполеву и сказал:

― Вновь запускаем в серию ваш бомбардировщик.

Туполев в ответ упрекнул:

― Товарищ Сталин, этот бомбардировщик нельзя было снимать с серии.

— А вы злопамятный. Сами виноваты.

— Что я мог сделать? Это был ваш приказ.

— Нужно было пожаловаться на меня ЦК, ― недовольно сказал Сталин и повесил трубку.

СТРАШНЕЕ БОГА

Приехал в Москву патриарх грузинской православной церкви. Остановился в гостинице. Ему позвонил Сталин.

― Ты почему не приходишь? Забыл старую дружбу?

Сталин прислал машину, и патриарха повезли к нему. Идет пир. Тосты. Воспоминания о совместной учебе в семинарии. Вдруг Сталин спрашивает:

― А кого ты боишься больше: бога или меня?

Патриарх начинает говорить о своем почитании и бога и Сталина. Однако тот прерывает эти излияния и говорит:

― Не лукавь! Если бы ты боялся бога больше, чем меня, ты бы пришел ко мне в церковном, а ты пришел в гражданском платье. Меня ты боишься больше.

КТО ЭТОТ УРОД!

Сталин заподозрил намек на себя в строках Сельвинского:

Родная русская природа,
Она полюбит и урода,
Как птицу, вырастит его.

Сельвинского вызвали с фронта и сразу привезли на заседание Политбюро. Заседание вел Маленков. Он долго добивался от поэта, сердито топая на него, разъяснения смысла этих строк («Кого вы имели в виду?»). Сельвинский, волнуясь и не понимая, чего от него хотят, объяснил их прямой и единственный смысл: русская природа добра ко всему живому. С резким осуждением творчества поэта выступил Александров. Создалась грозная, чреватая бедой ситуация. Неожиданно непонятно откуда в зале заседания появился Сталин и сказал:

— С Сельвинским следует обращаться бережно: его стихи ценили Бухарин и Троцкий.

От ужаса и отчаяния Сельвинский закричал:

— Товарищ Сталин, так что же я в одном лице право-левацкий блок осуществляю?! Я тогда был беспартийный мальчик и вообще не понимаю того, что они писали А ценили меня многие.

Сталину реплика понравилась, и он сказал:

— Надо спасти Сельвинского.

Маленков, который перед этим топал на поэта ногами, теперь оказался в неловком положении и дружески сказал:

— Видите, товарищ Сельвинский, что вы наделали? Сельвинский ответил:

— Товарищ Сталин сказал, что меня надо спасти.

Все расхохотались. Сельвинский попросил разрешения почитать стихи. Фадеев и Щербаков поддержали эту просьбу. Сельвинский прочел «Русской пехоте». Стихи всем понравились.

Было принято решение: не разрешать Сельвинскому пребывание на фронте. Сельвинского огорчил этот запрет: «У нас в семье «военная косточка». Дед ― кантонист, отец участвовал в русско-турецкой войне, а меня не пускают на фронт».

Сельвинского долго не печатали, впрочем, он избежал худшего.

КУЛЬМИНАЦИЯ ВОЙНЫ «..НАРОДНАЯ, СВЯЩЕННАЯ...»

От края до края по степи растянулась пехотная дивизия. Что впереди, что позади ― равнина да снег. Труден марш. Хорошо еще ― ветер в спины. Подняли воротники шинелок бойцы, шапки-ушанки опущены, шаг греет, а все равно студено на крутом и пронзительном снежном суховее. Быстро гаснет за последней шеренгой ее широкий след. А из снежной мглы возникает уже новая шеренга, новая рота идет. И поет, свистит ветер.

Далеко впереди в белой мути замельтешилось что-то живое стало расти, приближаться, и уже можно было догадаться, что навстречу идут люди, много людей. Солдаты стали всматриваться. Человек средних лет, с осанистой бородой, тоже глядел пристально, так, что слезы навернулись на глаза и он, сняв рукавицу, приложил к ним ладонь. Пожилой солдат, шагающий с бородачом в одной шеренге, пригорюнился и уверенно предположил худшее: «Отступаем». Никто не ответил. Все продолжали всматриваться. Стало видно, что идет колонна, и потом обозначились по краям ее конвоиры. И тогда оживились солдаты и стели тихонько подталкивать друг друга локтями.. А рыжий парень обрадовано воскликнул:

— Ребята, пленных ведут! А колонна все приближалась. И уже можно было различать разношерстно и плохо одетых людей всякого возраста.

Наступила тишина. Солдаты сосредоточились, насупились. В тишине стал слышен скрип снега под ногами двух сближавшихся людских потоков.